ЛАНЫ-СОКОЛОВСКИЕ - МЕСТО ГДЕ Я РОДИЛСЯ И ПОЧТИ УТОНУЛ.
Обновлено: 22 июл. 2022 г.
Родился я в крестьянской семье Петра и Марии 29 марта 1939 года в селе Ланы-Соколовские. Административно наше село в ту пору входило в состав Стрыйского района на территории Дрогобычской области, которая в свою очередь была подведомственна Львовскому воеводству. И были мы тогда подданными Польши. Но к концу года эти земли стали частью Советского Союза.
С этого момента наше красивое, ухоженное село попало в водоворот исторических событий, а его жители еще много лет после изменения прописки проверялись на крепость вековых устоев, крестьянских традиций и духа.
В семье нас было шесть братьев, я самый младший. Никто из старших братьев из-за войны не смог получить образования. Способные были ребята, но им пришлось рано начать работать, чтобы помочь семье выжить. А времена в период их отрочества были труднейшие – менялись хозяева: после распада Австро-Венгерской империи была Польша, потом Советский Союз, Германия и снова Советский Союз. Затем неспокойные послевоенные годы, вплоть до 1953 года.
Название моего родного села – Ланы-Соколовские (укр.Лани-Соколівські) – всегда мне нравилось. Оно происходило от названия города Соколив, в русском произношении Соколов, который был основан в 1511 году по велению австрийского императора. Село находилось вблизи города Соколів. Город в средние века был примечателен не только своей архитектурой, но и особым стилем жизни, поскольку наделен был Магдебургским правом, предоставляющим независимость городу от феодалов и определявшим организацию ремесленного производства, торговли, порядок избрания и деятельности городского самоуправления, цеховых объединений ремесленников и купечества. Городок жил чинно, трудолюбиво, цивилизованно, я бы сказал. На его примере наши сельчане понимали, что такое городская жизнь и культура муниципального самоуправления. Магдебургское право - наиболее известная систем городского права, сложившаяся в XIII веке в Магдебурге. Неудивительно, что в таких городах энергично развивались ремесленничество, а затем и фабричное производство, торговля, ведь граждане чувствовали себя под защитой закона.
В оккупацию в 1944 году в немецкой тюрьме погиб наш отец. Немцы тогда отступали и арестовали всех мужчин нашего села. Спустя непродолжительное время всех арестованных отпустили, но отец из тюрьмы не вернулся. Как заявляли очевидцы, вышедшие из тюрьмы, после ареста отец объявил голодовку. После войны нам показали место, где он был захоронен тюремными властями. Семья наша перед всеми этими событиями жила по тогдашним меркам зажиточно. Из поколения в поколение семья была большая и работящая.
У моего деда было много земли, около ста гектаров, пахали, сеяли, собирали урожай. Всё делали сами, работников нанимали только тогда, когда надо было до срока убрать урожай. С самого детства нас приучали к повседневному труду. В деревне нас уважали, но, по-видимому, не любили. В семье об этом говорили так: "завидуют". Оно и понятно – солнце встает, а мы уже все на ногах, трудимся. А остальная деревня спит. И взрослые в нашей семье смотрели на небогатых и неработящих соседей как на бездельников. Такое у нас было воспитание.
Не могу не остановиться на красотах нашего Прикарпатского края и особенно мест, где раскинулось наше небольшое село и где сотни лет жил городок Соколов. Примечательно, что когда историки описывают эти окрестности, село Ланы-Соколовские они включают в город Соколов. И наше село в его составе, оказывается, было очень даже интернациональным. Например, по переписи 1900 года эта местность насчитывала 400 поляков, 350 немцев, 380 евреев и 140 украинцев. Как видим, украинцев было меньше других. А вот в других селах статистика была иной. В других селах, как правило, численность украинцев в среднем была под тысячу, а немцев, поляков и евреев числилось по двадцать-тридцать человек всего. Соколов располагался между двумя красивейшими реками: Сукель и Свича, которые берут начало в родниках Карпат. Верхняя часть села Ланы-Соколовские располагается на левом берегу реки Сукель, а нижняя часть – на левом берегу Свича, в которую ровно по середине села впадает река Сукель. В эти две реки впадали и еще четыре речки-сестрички – Ничэчь, Котэшив, Старая речка и Молодая речка. Они зарождались в предгорьях и кормили наши поля животворной влагой и никогда не доставляли хлопот селу в отличие от первых двух – рек Сукель и Свича. Наша хата стояла на берегу реки Свича, после слияния с ней речки Сукель. Свича из года в год продвигалась к нашему дому всё ближе и ближе. Когда я только начинал ходить в школу, она была примерно в двухстах метрах от хаты, а когда пошел в девятый класс, подошла к дому почти вплотную и протекала уже в трех метрах от него. Изменение русла происходило ежегодно в период наводнения, когда весной шло бурное таяние снега в горах. Этот период длился несколько недель и всегда вызывал у меня сильные эмоции – восторга и одновременно страха.
Представьте горную речку, которая сразу после зимы бывает шириной всего десять – пятнадцать метров и глубиной от полуметра до двух метров в отдельных местах. И вдруг в течение нескольких весенних дней она превращается в ревущее чудовище глубиной до трех-пяти метров и разливом до трех километров. Поток несется со скоростью в десятки метров в секунду и тащит с собой деревья и разрушенные мосты. По дну реки также стремительно и с невероятным грохотом катятся огромные валуны. Когда ныряешь в такую пропасть, барабанные перепонки с трудом выдерживают этот непрерывный грохот. Но такие ощущения были для меня, старшеклассника, наркотиком. Говорю это гипотетически, так как кроме сала других наркотиков не знавал. Так вот, к девятому классу я увлекся этим экстримом, и купание в реке в период ее весеннего буйства стало для меня сильнейшим удовольствием, которого я ждал целый год.
Надо сказать, эти мои «шалости» объективно были практически безопасными для меня. Дело в том, что в юности я безумно любил плавание и освоил хорошую технику так называемого кроля. А также я любил нырять на глубину с длительной задержкой дыхания. Физически я был неплохо подготовлен, чему, очевидно, способствовали и ежедневные двадцатикилометровые «походы» в школу и обратно. И как мне тогда казалось, мою физическую форму поддерживало обильное потреблениеКозьего молока, к которому я с детства был приучен благодаря настойчивости моей Мамы. В то пору мы жили в деревне с Мамой вдвоем.
Хорошо помню, как мои купания в бушующей горной реке однажды едва не закончились трагедией. Случай этот произошел весной 1955 года. Мама в ту субботу ушла, как обычно, в город на рынок с молочными продуктами, приготовленными для продажи, что было единственным источником наших доходов. А я пошел купаться. На берегу собралось довольно много народу. В толпе были два матроса – ребята с нашего села, которые приехали на побывку. И все смотрели на бурные потоки ревущей реки и на мое купание. Однако никто больше не решался войти в воду. Потом на берегу ко мне подошел один из матросов и подначил меня: «А переплыть слабо?» На это я ответил без колебаний: «Запросто». Замечу, прежде мне такая идея даже в голову не приходила, поскольку это было бы реально очень рискованно и, понятно, такой процесс потребовал бы чрезвычайных усилий. Чтобы доплыть до противоположного берега трехкилометровой реки, несущейся с огромной скоростью, ясно, потребуется больше времени, ведь сильное течение будет сносить пловца и дистанция может намного увеличиться. А ведь подстраховки не будет – никто не сможет сопровождать пловца по берегу, попросту отстанет от несущегося потока.… Услышав дерзкий мой ответ, матросы потребовали заключить пари. Я посчитал тогда, что отступать нельзя. Пари заключили на традиционную бутылку. Дальше всё пошло по совершенно катастрофическому сценарию. Проплыл я примерно полкилометра и ситуация неожиданно для меня резко изменилась. Вода стала вдруг намного холоднее, чем была, примерно градусов пять. Я этого не ожидал, ведь до этого плавал только вдоль берега разлившейся реки, а там вода была гораздо теплее, градусов пятнадцать-шестнадцать. Короче говоря, проплыл я еще метров сто и почувствовал, что всё тело сводит судорогой. Уже не мог двигать руками и понял, что сейчас начну тонуть. Повернулся к берегу и заорал что было сил. Увидел, что по берегу за мной бегут люди, но они все дальше и дальше от меня. Они видели меня и уже всё поняли, но догнать реку не могли …
И я тогда понял, что мне крышка. А поток уже отвернул от села и понесся в сторону предгорья, а там пустынная местность на километры… Я чувствовал непереносимую боль во всем теле из-за судороги, но каким-то чудом все еще держался на плаву и в панике продолжал отчаянно кричать. Однако, когда окончательно пришло осознание того, что помощи не будет, я вдруг каким-то образом погасил панику. И после этого спокойно пошел на дно.
Надо сказать, что до этого случая я много раз так делал, как будто специально учился ходить по дну. Техника была проста: строго вертикально надо было «упасть» на дно, а за-тем оттолкнуться от него и выпрыгнуть наверх. Потом, сделав вдох, снова уходить на дно, не теряя вертикального положения тела, и снова выпрыгивать.
Спасая свою жизнь, я сделал то же, что и на своих «тренировках». И вот иду на дно, а дна всё нет… и тут нога касается чего-то твердого, и я со всех сил отталкиваюсь и выныриваю. А река несется с колоссальной скоростью и уносит меня все дальше и дальше от села. Ноги бьются о камни, но я продолжаю, как заведенный, выпрыгивать над водой и дышу, дышу…Рано или поздно меня должно было вынести на мель, я был в этом уверен, знал эти места. И вот она – мель! Я встал на ноги, и только было обрадовался, как меня снова снесло водой на глубину. А потом опять..., и еще раз…Вышел я из воды на противоположном от села берегу, холода не ощущал, пошел искать путь домой, по дороге высыхая. Наступали сумерки. Иду и чувствую, охватывает меня немыслимая гордость. Вот это да!.. Как это у меня здорово получилось! Прошел километров пять, и мне захотелось, как можно быстрее попасть в село, к которому в этом месте можно было добраться, переплыв через относительно узкий проток реки. Поэтому я не стал делать крюк, чтобы пройти по мосту, а снова вошел в воду и поплыл. В селе было тихо, хотя это была суббота, а по субботам у нас всегда были танцы под громкую живую музыку оркестра. Я зашел домой, переоделся и пошел туда, где обычно собиралась молодежь. Прихожу в клуб, а там все плачут. Мои односельчане, которые час назад бросились вслед за мной по берегу, видели, как я ушел под воду и, естественно, подумали, что я утонул. Село горевало. И тут я собственной персоной. Кстати, этот день не только мне запомнился.
Как-то пару лет назад я приехал в деревню, ко мне подошли пожилые односельчанки.
«Ой, Зеню, – одна говорит мне. – А я тогда бежала по берегу, когда ты тонул…»