КАК Я СТАЛ ГЕНЕРАЛЬНЫМ ДИРЕКТОРОМ ЛНПО «Союз»

Во второй половине 80-х годов для генерального директора НПО «Союз» Бориса Петровича Жукова настал печальный период – его скорая отставка стала очевидной из-за возраста. И министерство, и ЦК партии просто бесцеремонно его прогоняли. Там, наверху, уже была намечена новая кандидатура. А сам Жуков не видел иной кандидатуры кроме моей.

Когда я был начальником отдела, Жуков уже тогда приглядывался ко мне, как к своему возможному преемнику. В связи с этим обстоятельством вспоминается одна примечательная история. В конце 1986 года Жуков во время отдыха в санатории упал с велосипеда и сломал берцовую кость. А незадолго до этого его первый заместитель, который должен был исполнять обязанности директора в его отсутствие, попал в больницу с сердечным приступом. Вначале Жуков своим приказом назначил меня исполняющим обязанности главного инженера, и я занял на время кабинет его первого заместителя. Теперь возникла вторая проблема – кого назначить исполняющим обязанности самого генерального директора. И Жуков издает одиозный исторический приказ: назначить начальника отдела Пака исполняющим обязанности генерального директора и главного инженера.

Вообще-то это было сродни взрыву бомбы. У Жукова тогда было тринадцать замов, из которых двое были докторами наук, профессорами, и оба – членами-корреспондентами Академии наук. Один курировал химические подразделения, другой – конструкторские. А исполнять обязанности руководителя института поставили начальника отдела. Это был шок, в том числе и для меня, так как Жуков предварительно со мной об этом не говорил.

Все его замы были солидными специалистами, крупными деятелями, личностями. Надо понимать, что институт был градообразующим предприятием в полном смысле это-го слова. Наше УКС, к примеру, строило весь город Дзержинский, и заместитель Жукова по капитальному строительству был руководителем с гигантской материальной и социальной ответственностью, а заместитель по быту отвечал за всё снабжение в городе. Да и другие замы вполне обоснованно чувствовали себя генералами. И вдруг их обязали подчиняться человеку, официальный ранг которого был на-много ниже…

У меня было ощущение разразившейся катастрофы. И дело даже не в том, что надо было проводить оперативку – я достаточно хорошо знал, как это делается. И вообще, хорошо к тому моменту, чувствовал себя, когда приходилось быть в центре внимания на публичных мероприятиях. Задолго до этого случая я научился тому, как не ударить в грязь лицом, даже если тебя к этому подталкивают.

К примеру, заставляли меня быть тамадой на банкетах, где присутствовали солидные начальники из ЦК, из ВПК. И это при том, что всегда такие мероприятия вел секретарь парт-кома или кто-нибудь такого же ранга. Недоброжелатели смотрели и ждали, когда я про-валюсь, взявшись за очень непростое дело. А я их так и не порадовал. Научился и этому.

Но вот, что было тяжким испытанием для меня как и.о. генерального, так это почта, приходившая на его имя. Понятно, что практически вся входящая корреспонденция присылается на имя первого руководителя. Однако было заведено, что канцелярия сразу, минуя кабинет директора, отправляла письма в соответствующие подразделения института, то есть замам по направлениям. Но теперь все стало по-другому. Замы договорились между собой, что письма брать не будут, пока я само-лично не распоряжусь, куда и кому конкретное письмо направить. И вот каждый день на моем столе скапливалась гора корреспонденции. Пойти к ним и просить сделать по-старому – глупо. И вот я ежедневно часов в шесть вечера садился за эту почту и до трех-четырех часов утра вручную расписывал, куда какое письмо перенаправить.

Эта каторга прервалась ненадолго, когда у меня отказала правая рука. Подпись у меня была довольно сложная, и, делая ее изо дня в день по многу часов, я, очевидно, руку перетрудил. Всё, крышка! Что делать? И… я по-менял подпись. Поменял на такую, чтобы рука легко могла ее делать. Утвердил легкую подпись официально, и снова до ночи продолжил расписывать письма по подразделениям.

Даже потом, когда Жуков вышел с больничного, мне не слабо аукалось то его непомерное доверие. Были люди, которые не простили мне «везения» и старались подставить, опозорить, нанести ущерб репутации «мальчика, который слишком быстро растет».

Выход Бориса Петровича на работу принес новые сложности. Вышестоящее начальство, не стесняясь, стало выпихивать Жукова из директорского кресла. Шел 1987 год, Жукову упорно предлагалось уйти с должности по собственному желанию. Помню разговор в кабинете Жукова. В очередной раз зашла речь о требовании «сверху» уйти Жукову в отставку.

«Не делайте этого, – говорил я. – Вы спокойно здесь работаете, и мы при вас спокойно работаем. Вы создали команду, которая решает все задачи. Нет никакой необходимости Вам уходить». Он согласился, что не надо подавать заявления об уходе. Но через какое-то время возвращается из министерства: «Извините, ребята. Я написал заявление».

В 1988 году по закону СССР «О государственном предприятии», вступившем в силу с 1 января, трудовые коллективы получили право самостоятельно выбирать начальников подразделений и директоров предприятий. Это означало, что кандидаты испытывались на на-родное доверие. В нашем институте в связи с уходом Жукова были назначены выборы генерального директора.

Выборы проходили, как и положено, с предвыборной кампанией. И было совсем не-просто участвовать в ней. В итоге осталось два кандидата: член-корреспондент РАН, заместитель генерального директора нашего института Вадим Владимирович Венгерский, которого поддерживало наше министерство машиностроения и Центральный комитет КПСС, и я, доктор химических наук, первый заместитель генерального директора по науке – главный инженер. У нас были как сторонники, так и противники в коллективах института. В паре мы выступали на встречах с коллективами структурных подразделений, рассказывали о своих программах, давали предвыборные обещания. Надо заметить, я неизменно ощущал поддержку значительной части сотрудников института. И на завершающей конференции перед голосованием в мою поддержку выступили руководители среднего звена, работники разных отделов и цехов, зачитывались письма от коллективов наших заводов-партнеров. Поддерживали меня и те, с кем я работал по линии Академии наук. Одиноким я себя не чувствовал.

Мой соперник был известен в нашей среде как исследователь в области создания высоко-эффективных энергетических установок. Венгерский был респектабельным, обаятельным, эрудированным человеком, входил в круг советской технической элиты и был любимчиком министерского начальства. И министерство, и Центральный комитет были категорически против моей кандидатуры. На конференции по обсуждению наших кандидатур заместитель министра машиностроения Леонид Васильевич Забелин в своем выступлении подчеркнул, что коллегия министерства, а также ЦК КПСС поддерживают Венгерского.

Девятитысячный коллектив голосует. За меня – большинство. Шестьдесят пять процентов против тридцати пяти.

Что хочется особо отметить, так это то, что выборы руководителя проходили в организации, где была высокая культура отношений. В институте совершенно недопустимыми считались такие явления, как ложь, клевета и тому подобное. А в процессе предвыборной кампании я понял, что честная борьба конкурентов на выборах - это исключение из правил. Представители моего соперника стали запускать, скажем так, «особые процессы», и я увидел, что это может далеко зайти. Про меня они были готовы что угодно сочинять. И уже начали было поговаривать, к примеру, про бандеровский край, где я родился, где прошло мое детство. И начались намеки…

Ну, что ж… Через посредничество учено-го секретаря, уважаемой Карелии Андреевны Быковой, а также бывшего главного инженера, на то время уже пенсионера Громцева Бориса Константиновича, который всегда был душой института, я предложил участникам предвыборной «гонки» встретиться и договориться о соблюдении честности в конкурент-ной борьбе. Иначе мы посеем рознь внутри коллектива, что абсолютно недопустимо со всех точек зрения. Встретились с Венгерским, поговорили по душам. Договорились.

Хочу подчеркнуть, что если бы тогда действовали нынешние предвыборные технологии, то я бы ни за что и никогда не смог победить на тех выборах. Потому что система фальши и клеветы, которая доминирует в предвыборных кампаниях сегодня, создает такую путаницу и искажения, что нормальному человеку подчас и не прорваться через такие барьеры. Пока разбирались бы, выбран был бы другой человек. А после этого никто, включая меня самого, не стали бы отрабатывать ситуацию назад.

Наверное, подавляющее большинство наблюдателей­ тогда было уверено, что победит Венгерский. А я абсолютно верил в свои силы, меня в этой уверенности подпитывали знания и успех моего дела – я ведь знал, как делать то, чего в мире еще не было, знал технологию этого дела, понимал, где место фундаментальной науки, где – прикладной, как строить их кооперацию и так далее. И я стремился сделать еще больше, верил в то, что мы построим новую Россию, применяя эти проверенные на практике принципы объединения возможностей фундаментальных и прикладных наук. Об этом я тоже говорил на своих выступлениях. А в штабе у меня были простые ребята. И вот начальник моего штаба Андрей Николаевич Бура, родом также с Западной Украины, как-то говорит мне: «Зиновий Петрович, что-то ты чересчур много про эту свою науку людям рассказываешь. Ты можешь чуть приземлиться? Придут рабочие голосовать. А ты им сейчас всё про науку да науку. А им надо что-то более понятное, близкое к ним, чтобы они почувствовали, что ты о них заботиться будешь».

До меня сразу дошло, о чем он говорит, и я перестроил тематику своих выступлений. Как потом выяснилось, это сыграло колос-сальную роль. В свое выступление я включил фрагменты, которых до того не было. Помню, начал свое выступление с того, что мне приятно выступать на этой сцене – сцене Дворца культуры города, – потому что здесь я выступал еще лет пятнадцать назад в составе хореографического ансамбля. Многие об этом знали, потому что такие концерты художественной самодеятельности в подмосковном Дзержинском и в Люберцах были популярными, а мы выступали довольно часто, у меня еще и сольный танцевальный номер был. И я стал искренно рассуждать о том, как важно сохранять такие традиции и сделать этот клуб более комфортным для жителей. Потом пере-шел к другим жизненным вещам и понял, что меня слушают с одобрением.

И вот выбрали меня директором, приезжаю я в цех, где мы производили в то время корпуса ракетных двигателей. А там намотчики работают – могучие такие мужики, поскольку такая работа требует большой физической силы, да и недюжинного интеллекта. Разговорились. И один из них тут и говорит:

- А знаете, когда я шел на конференцию, на сто процентов уверен был, что буду голосовать за Венгерского.

- И что ж тебе помешало?

- Вы как заговорили про проблемы, и мы дружно решили: за Пака!

Вот так получилось. Очень важно и то, что на мне не висела предвыборная клевета и ого-воры. Люди свободно могли взвешивать слова

и поступки кандидатов, какие они есть. Поэтому я ценю тот период, когда люди на практике увидели, что такое свободный демократический выбор. Но необходимы усилия, чтобы демократию и правду поддерживать. И я, помню, предложил поставить урны для голосования на сцену во Дворце культуры, где проходила конференция, чтобы виден был сам процесс, и чтобы не допустить фальсификаций, а намерения такие кое у кого, я знаю, были.

Еще один любопытный, с моей точки зрения, пример доброкачественности конкурентной борьбы, которая проходила на глазах у коллектива. Мне было известно, что перед голосованием последним на конференции будет выступать заместитель министра Забелин, чтобы сагитировать избирателей за кандидатуру Венгерского. Добивался выступить в самом конце и Жуков, который агитировал за меня. Но Жуков по понятной причине вынужден был уступить выгодное «последнее слово» заместителю министра. Таким образом, луч-шее время для выступления досталось более высокому начальнику. Забелин рекомендовал выбрать Венгерского, рассказывал о его преимуществах и высказывал критические замечания в мой адрес, не грубые, но все же далекие от объективности. Но я решил не сдаваться.

Как нейтрализовать влияние на аудиторию слов последнего выступающего? Обратился к одному начальнику лаборатории Николаю Ивановичу Шишову, который открыто был за меня, и говорю ему: «Коля, не надо никому задавать вопросы и не надо выступать с поддержкой, но, когда Забелин закончит, ты проберись любым способом на сцену, даже если пускать не будут, и выскажи свою точку зрения».

И вот после выступления Забелина, когда объявили завершение прений, Коля вскакивает и кричит, что хочет выступить. Тут шум поднялся – как?! … мы закончили! А Коля уже взбирается на сцену. И громко говорит:

«Я не мог не выйти на сцену! Не могу допустить, чтобы аудитория приняла необъективную, ложную позицию заместителя министра».

И перед притихшим залом он стал опровергать те высказывания замминистра, которые были неверными. Получилось очень эффектно, уж не говоря о справедливости – и с Николаем никто не спорил! А дальше было голосование.

Пока голосовали и подсчитывали, никто из зала даже в туалет не отлучался.

Один из счетной комиссии под конец подсчета голо-сов все же вышел из зала, подошел ко мне и шепчет:

«Зиновий Петрович, ваша берет, ваша берет…».

А весь штаб и вышестоящее начальство были абсолютно уверены, что вперед выйдет­ Венгерский – он, во-первых, и умный, и поддержку имел мощную. И даже, как я позднее узнал, уже был заказан банкет человек на сто пятьдесят в его честь в профилактории …

Первые слова, которые я сказал залу после оглашения итогов голосования, были слова благодарности в адрес тех, кто голосовал против меня – за их участие. «Ваши голоса говорят о потенциале моих будущих сторонников. Их у меня много, но с вашим участием их будет больше. У нас – общее будущее». Тех, кто голосовал за меня, естественно, тоже благодарил.

Пришел домой, выпил сто грамм… Жена говорит, что в тот вечер я как-то без особого облегчения вздыхал.

Ситуация была непростая, надо было начинать работать в среде, включая министерство, где не все были рады моему новому статусу.